VicRus
Administrator
.
Великий Русский исследователь русской старины А.Н.Афанасьев
http://polbu.ru/afanasiev_poeticnature/
"Имя А.Н. Афанасьева известно каждому Русскому человеку, ведь самая любимая и памятная книга нашего детства, много раз читаная и пересказанная, называется «А.Н. Афанасьев. Сказки».
Так уж получилось, что сегодня Александр Николаевич более известен, как «сказочник». И мало кто знает, что жизнь этого замечательного человека, наполненная упорным трудом, невзгодами и противостоянием, была поистине гражданским подвигом.
Яркий, творчески мыслящий учёный и общественный деятель А. Н. Афанасьев испытал на себе сопротивление учёных кругов, церкви и государства. И вовсе не безобидные детские сказки привели к тому, что выдающийся учёный был выгнан с государственной службы, лишён жалования и квартиры и через два года умер от туберкулёза в возрасте 45 лет, успев за год до смерти издать те самые «Русские детские сказки».
И. С. Тургенев в письме А. А. Фету так откликнулся на известие о кончине учёного:
«Недавно А. Н. Афанасьев умер буквально от голода, а его литературные заслуги будут помниться, когда наши с Вами, любезный друг, давно уже покроются мраком забвения».
Эти слова Тургенева относятся в первую очередь к основному труду А. Н. Афанасьева, который он готовил и собирал много лет – «Поэтические воззрения Славян на Природу».
Эта книга намного опередила своё время и на сегодняшний день является одним из основных пособий по обычаям и верованиям Древних Славян. Ни один человек не может считаться в полной мере культурным, образованным и знающим толк в Русской Традиции, если он не знаком с этим выдающимся произведением.
Александр Николаевич с огромной любовью, почтением и восхищением раскрыл перед потомками красочный, полный поэзии мир Древних Славян, он перекинул мостики между многими европейскими языками и свёл их к единому славянскому корню, с обстоятельностью учёного доказав культурную и языковую общность Славяно-Арийских народов.
Родился А. Н. Афанасьев в г. Богучары Воронежской губернии в семье уездного стряпчего. Учился в гимназии, потом по настоянию отца поступил на Юридический факультет Московского Университета.
Уже во время учёбы начал публиковать статьи, которые привлекли внимание учёных кругов. Молодому человеку прочили профессорское будущее, но… его первая публичная лекция содержала настолько передовые и самостоятельные взгляды на Русскую историю, что вызвала неудовольствие министра просвещения С. С. Уварова, и с университетской карьерой пришлось проститься.
В течение одного года он преподавал Русский язык и литературу в частном пансионе, а потом получил место в Московском Главном Архиве МИД. Служба в архиве позволила молодому, талантливому учёному вести самостоятельные исследования без оглядки на маститых учёных со своими «школами».
При этом Афанасьева, как и прежде привлекали острые вопросы общественных отношений в прошлом и настоящем. Его заметки печатались в «Современнике» и «Отечественных записках», но далеко не все статьи учёного и писателя могли увидеть свет.
А. Н. Афанасьев столкнулся с жёсткими цензурными ограничениями, которые касались не только исторических и общественных вопросов, но и филологических исследований в области славянской мифологии. Чуждый всяким устоявшимся взглядам, мыслящий остро и самостоятельно, Афанасьев изучал, собирал и сравнивал различные сведения о быте и верованиях Славян.
Постепенно он погрузился в этот удивительный мир, его богатый образный язык, стихийную мудрость, непосредственное восприятие окружающей действительности. Он смог увидеть и восстановить коренную связь Славяно-Арийских народов на основе языка, Веры и культурной традиции.
Результатом многолетней работы явилось самое полное собрание Русских народных сказок и исчерпывающий труд в области славянской мифологии – «Поэтические воззрения Славян на Природу». Оба направления деятельности учёного имели огромное значение. Собрание сказок давало ясное представление о народном творчестве, где простодушие соседствовало с лукавством, простота с мудростью, доброта с едкой насмешкой.
Сборник «Народные русские легенды», вышедший в 1860 г., включал в себя «сказки для взрослых», среди которых были 33 народных рассказа о жизни святых и Христа с точки зрения народа, и некоторые оценки были весьма нетрадиционны. За это сборник вскоре был запрещён по настоянию Святейшего Синода. Сказки с подобным содержанием, а также эротические сказки вошли в сборник «Заветные сказки», рукопись которого А. Н. Афанасьев тайно переправил в Европу.
В 1862 г. в квартире А. Н. Афанасьева был произведён обыск, хоть и никакого официального обвинения предъявлено не было, это послужило поводом для гонений неудобного церкви и властям учёного, что, в свою очередь, привело к увольнению Александра Николаевича со службы и явилось причиной его ранней и трагической кончины.
В советское время попытки издания «Мифологических воззрений Славян на Природу», также, встретили ряд препятствий. В сильно сокращённом варианте эта книга вышла в начале восьмидесятых годов после личного указания Ю. В. Андропова. Этот факт передаёт рассказ Юрия Михайловича Медведева – писателя, лауреата Пушкинской премии, Научного секретаря Национального Фонда Древнерусской Ведической Культуры «Сварогъ», который получил это самое разрешение на издание из уст самого Ю. В. Андропова: «Я учился в Литературном институте им. Горького в начале шестидесятых годов. Это было время политической «оттепели».
Стали возвращаться в Москву после лагерей известные люди, писатели. Мы, конечно, искали общения с ними – живыми свидетелями тех суровых времён. В одной литературной компании я познакомился со Светланой Есениной – племянницей Сергея Есенина. И она мне рассказала удивительную вещь – по её мнению без трёхтомника Александра Николаевича Афанасьева С. Есенин не состоялся бы как поэт.
Оказалось, что в грозные годы разрухи Есенин на мешок соли выменял трёхтомник А. Н. Афанасьева и досконально его изучил. Я подумал: «Что за Афанасьев?», и пошёл в Ленинскую библиотеку, где взял трёхтомник А. Н. Афанасьева «Поэтические воззрения Славян на Природу» 1864-1869 года издания. Прочитав его, я понял, что чувствовал Сергей Есенин, держа в руках эту бесценную книгу. Я стал задавать вопросы другим писателям воинствующего поколения: «Почему не переиздаётся А. Н. Афанасьев? В чём тут дело?» Оказалось, что в ту пору всё славянское было под очень жёстким запретом, так же как и русское. Не было даже членов Политбюро по России, были только кандидаты!
Пошёл я к своему наставнику – лучшему историку прошлого века Анатолию Филипповичу Смирнову. Ему был 81 год. Я сказал, что надо как-то постараться издать трёхтомник А. Н. Афанасьева.
Он сказал тогда: «Мой юный друг, существует в науке один непреложный закон – не предлагай того, что ещё не сделано. Напиши комментарии, напиши вступительную статью, а потом предлагай». Я спросил: «А вдруг не возьмут»? Он ответил: «Состаришься, возьмут. Сделай это себе в удовольствие». Несколько лет пришлось заниматься трёхтомником А. Н. Афанасьева, это был огромный труд. Я всё подготовил – это был уже 1977 год, и пошёл по издательствам.
И что вы думаете? Даже речи не могло идти о том, что «Поэтические воззрения Славян на Природу», а не калмыков, к примеру, могут быть изданы. Откровенно говоря, после примерно полутора лет хождения я приуныл. Хотя мне помогал в этом деле Саша Карелин, который был сыном помощника Свиридова Николая Васильевича – министра печати Российской Федерации.
Я был у Свиридова, но он мне отказал, хотя очень интеллигентно. Когда уже совсем опустил руки, Небеса помогли. Однажды в издательстве «Молодая Гвардия» меня попросили отредактировать очень сложную книжку, называлась она «Негромкий выстрел браунинга» – это было остросюжетное повествование о русской разведке времен Первой Мировой Войны.
Я понимал, что автор – человек с большими связями, так как такие сведения можно было добыть только в секретных архивах. Самого автора я не видел, он общался со мной только по телефону. Книга вышла огромным тиражом в детективной серии «Молодой Гвардии». И автор пригласил меня в ресторан отметить это событие, сказал, что восхищён моим талантом редактора и так далее. Его настоящее имя было Игорь Алексеевич, а печатался он под псевдонимом Егор Иванов. Он спросил, как меня отблагодарить.
Тогда я сказал, что подготовил трёхтомник А. Н. Афанасьева с комментариями и вступительной статьёй и попросил: «Помогите издать». Он сказал: «Передайте мне статью и комментарии, трёхтомник мне привезут». Проходит месяц, он мне говорит: «Юрий Михайлович, я удивлён – моих сил не хватает, чтобы преодолеть косность. Но я могу устроить вам 5-10 минутное свидание с моим начальником – Юрием Владимировичем Андроповым».
Я спросил: «С каким Андроповым?» Он ответил: «С тем самым Андроповым». Он оказался помощником Андропова по Политбюро! Андропов был тогда без пяти минут секретарь ЦК и самое могущественное лицо. Я ответил Игорю Алексеевичу, что готов поговорить с Андроповым.
И вот в зимним февральским вечером 1980 года за мной пришла чёрная машина и привезла меня к известному зданию КГБ на Лубянке, потом меня сопроводили на третий этаж. Справа был кабинет Андропова, а слева комната Игоря Алексеевича.
Игорь Алексеевич сказал мне: «Юрий Михайлович, договариваемся с самого начала – восемь минут это уже перебор. Лучше пять».
Я вошёл в обитый дубом кабинет и увидел на стенах множество оперативных карт. Вдали за большим столом сидел Юрий Владимирович Андропов. Седые волосы, огромные глаза за линзами по причине сильной дальнозоркости. Он был белее полотна, очень больной человек. Показал мне рукой, где можно присесть, не поздоровался. У меня прекрасное зрение и я разглядел на столе под лампой «объективку» на меня.
За время разговора он ни разу на меня не взглянул. Прошло более минуты, наконец, он спросил: «Что у вас?» Я выложил на стол всё, что заготовил про трёхтомник А. Н. Афанасьева. Прошла ещё минута или больше. Я сидел, поёживаясь. Ю. В. Андропов сказал, уткнувшись в бумаги: «Повторите название трёхтомника». Я произнёс: «Поэтические воззрения Славян на Природу».
Он вздохнул: «Славян на Природу? Вот если бы Чукчей или Мордвы – было бы легче». У меня «побежали мурашки» по телу от мысли, что я являюсь участником «Драмы Безумия».
Ю. В. Андропов говорит: «Видимо, целесообразно будет издать, сократив до одного тома».
И тут я закричал: «Вот это совершенно невозможно»! Он спросил совершенно спокойно: «Почему это не возможно»? «Потому что это также безнравственно, как сократить вдовое или вчетверо «Войну и Мир» Толстого», - ответил я. Ю. В. Андропов, не думая ни секунды, произнёс: «А американцы сократили, получилось очень даже неплохо». Во мне вновь стала подниматься волна возмущения. Игорь Алексеевич стал энергично подавать мне знаки, что пора заканчивать. Андропов, помолчав, сказал: «Вас известят. До свидания».
Пятясь задом, я вышел из кабинета. Прошёл день. В пол-десятого утра зазвонил мой телефон. Николай Васильевич Свиридов – министр печати Российской Федерации произнёс: «Юрий Михайлович есть разговор».
Я приехал к нему в старинный особняк у Никитских ворот. Министр встретил меня лично у раскрытых дверей. Стол накрыт – бутерброды, коньяк. «Ну, зачем же лезть с простыми вопросами на такие высоты, в эти «Гималаи»? Ну, неужели мы, русские люди не можем издать в одном томе «Поэтические воззрения Славян на Природу»?
Я пытался возразить, но он продолжал: «И ещё одно, Юрий Михайлович – название совершенно не подходит». Я возмутился. Но он сказал: «Ты вспомни названия глав и возьми одно для всей книги, самое ёмкое».
Я вспомнил: «Древо Жизни и Лесные Духи». Он говорит: «Какие Духи?! Древо Жизни – прекрасное название!»
Вот так в 1981 году в издательстве «Современник» вышла книга «А. Н. Афанасьев. Древо Жизни».
С тех пор она несколько раз переиздавалась. Получилось так, что я «наградил» А. Н. Афанасьева книгой, которой у него никогда не было. Но я надеюсь, он меня простит, потому что в ту жёсткую пору другого способа издать А. Н. Афанасьева, видимо, не было.
И я благодарен судьбе и Ю. В. Андропову за эту возможность»."
31 августа 2010
Автор: Антон Орлов
...
Опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований в связи с мифическими сказаниями других родственных народов
Печатается по изданию: Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу: Опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований в связи с мифическими сказаниями других родственных народов. В трех томах. – М.: Современный писатель, 1995.
Историк и фольклорист Александр Николаевич Афанасьев (1826 – 1871 гг.) весьма широко известен как издатель “Народных русских сказок”. Он был глубоким исследователем славянских преданий, верований и обычаев. Итогом его многолетнего исследовательского опыта явились “Поэтические воззрения славян на природу” – фундаментальный труд, посвященный историко-филологическому анализу языка и фольклора славян в связи с языком и фольклором других индоевропейских народов. Его труд до сих пор не превзойден в мировой науке о фольклоре. Ему значительно уступают известные у нас “Золотая ветвь” Дж. Фрэзера и “Первобытная культура” Э. Тэйлора.
Книга Афанасьева выявляет живые связи языка и преданий, более того, воскрешает основы русского мышления, что особенно важно сейчас, когда язык и мышление русского человека изуродованы газетными штампами, блатным жаргоном и сленгом всякого рода, замусорены иностранными словами.
К ней обращались разные поэты и писатели: А К. Толстой и Блок, Мельников-Печерский и Горький, Бунин и Есенин. Особенно последний.
Настоящее издание последовательно воспроизводит все три тома “Поэтических воззрений”, вышедших еще при жизни автора в 1865 – 1869 гг. Они переведены на новую орфографию с некоторым сохранением особенностей старого правописания, чтобы дать почувствовать вкус и аромат словесных оборотов ушедшей эпохи.
Богатый и, можно сказать, единственный источник разнообразных мифических представлений есть живое слово человеческое, с его метафорическими и созвучными выражениями. Чтобы показать, как необходимо и естественно создаются мифы (басни), надо обратиться к истории языка. Изучение языков в разные эпохи их развития, по уцелевшим литературным памятникам, привело филологов к тому справедливому заключению, что материальное совершенство языка, более или менее возделанного, находится в обратном отношении к его историческим судьбам: чем древнее изучаемая эпоха языка, тем богаче его материал и формы и благоустроеннее его организм; чем более станешь удаляться в эпохи позднейшие, тем заметнее становятся те потери и увечья, которые претерпевает речь человеческая в своем строении. Поэтому в жизни языка, относительно его организма, наука различает два различные периода: период его образования, постепенного сложения (развития форм) и период упадка и расчленения (превращений). Первый период бывает продолжителен; он задолго предшествует так называемой исторической жизни народа, и единственным памятником от этой глубочайшей старины остается слово, запечатлевающее в своих первозданных выражениях весь внутренний мир человека. Во второй период, следующий непосредственно за первым, прежняя стройность языка нарушается, обнаруживается постепенное падение его форм и замена их другими, звуки мешаются, перекрещиваются; этому времени по преимуществу соответствует забвение коренного значения слов. Оба периода оказывают весьма значительное влияние на создание баснословных представлений.
Всякий язык начинается с образования корней или тех основных звуков, в которых первобытный человек обозначал свои впечатления, производимые на него предметами и явлениями природы; такие корни, представляющие собою безразличное начало и для имени и для глагола, выражали не более, как признаки, качества, общие для многих предметов и потому удобно прилагаемые для обозначения каждого из них. Возникавшее понятие пластически обрисовывалось словом, как верным и метким эпитетом. Такое прямое, непосредственное отношение к звукам (5) языка и после долго живет в массе простого, необразованного населения. Еще до сих пор в наших областных наречиях и в памятниках устной народной словесности слышится та образность выражений, которая показывает, что слово для простолюдина не всегда есть только знак, указывающий на известное понятие, но что в то же время оно живописует самые характеристические оттенки предмета и яркие, картинные особенности явления. Приведем примеры: зыбун – неокреплый грунт земли на болоте, пробежь – проточная вода, леи (от глагола лить) – проливные дожди, сеногной – мелкий, но продолжительный дождь, листодер – осенний ветр, поползуха – мятель, которая стелется низко по земле, одран – тощая лошадь, лизун – коровий язык, куроцап – ястреб, каркун – ворон, холодянка – лягушка, полоз – змей, изъедуха – злобный человек, и проч.; особенно богаты подобными речениями народные загадки: мигай – глаз, сморкало, сопай и нюх – нос, лепетайло – язык, зевало и ядало – рот, грабилки и махалы – руки, понура – свинья, лепета – собака, живулечка – дитя и многие другие, в которых находим прямое, для всех очевидное указание на источник представления. Так как различные предметы и явления легко могут быть сходны некоторыми своими признаками и в этом отношении производят на чувства одинаковое впечатление, то естественно, что человек стал сближать их в своих представлениях и придавать им одно и то же название, или по крайней мере названия, производные от одного корня. С другой стороны каждый предмет и каждое явление, смотря по различию своих свойств и действий, могли вызвать и в самом деле вызывали в душе человеческой не одно, а многие и разнородные впечатления. Оттого, по разнообразию признаков, одному и тому же предмету или явлению придавалось по нескольку различных названий. Предмет обрисовывался с разных сторон и только во множестве синонимических выражений получал свое полное определение. Но должно заметить, что каждый из этих синонимов, обозначая известное качество одного предмета, в то же самое время мог служить и для обозначения подобного же качества многих других предметов и таким образом связывать их между собою. Здесь-то именно кроется тот богатый родник метафорических выражений, чувствительных к самым тонким оттенкам физических явлений, который поражает нас своею силою и обилием в языках древнейшего образования и который впоследствии, под влиянием дальнейшего, развития племен, постепенно иссякает. В обыкновенных санскритских словарях находится 5 названий для руки, 11 для света, 15 для облака, 20 для месяца, 26 для змеи, 35 для огня, 37 для солнца, и т. д.. В незапамятной древности значение корней было осязательно, присуще сознанию народа, который с звуками родного языка связывал не отвлеченные мысли, а те живые впечатления, какие производили на его чувства видимые предметы и явления. Теперь представим, какое смешение понятий, какая путаница представлений должны были произойти при забвении коренного значения слов; а такое забвение рано или поздно, но непременно постигает народ. То сочувственное созерцание природы, которое сопровождало человека в период создания языка, впоследствии, когда уже перестала чувствоваться потребность в новом творчестве, постепенно ослабевало. Более и более удаляясь от первоначальных впечатлений и стараясь удовлетворить вновь возникающим умственным потребностям, народ обнаруживает стремление обратить созданный им язык в твердо установившееся и послушное орудие для передачи собственных мыслей. А это ста(6)новится возможным только тогда, когда самый слух утрачивает свою излишнюю чуткость к произносимым звукам, когда силою долговременного употребления, силою привычки слово теряет наконец свой исконный живописующий характер и с высоты поэтического, картинного изображения нисходит на степень абстрактного наименования – делается ничем более, как фонетическим знаком для указания на известный предмет или явление, в его полном объеме, без исключительного отношения к тому или другому признаку. Забвение корня в сознании народном отнимает у всех образовавшихся от него слов – их естественную основу, лишает их почвы, а без этого память уже бессильна удержать все обилие словозначений; вместе с этим связь отдельных представлений, державшаяся на родстве корней, становится недоступною. Большая часть названий, данных народом под наитием художественного творчества, основывалась на весьма смелых метафорах. Но как скоро были порваны те исходные нити, к которым они были прикреплены изначала, метафоры эти потеряли свой поэтический смысл и стали приниматься за простые, непереносные выражения и в таком виде переходили от одного поколения к другому. Понятные для отцов, повторяемые по привычке детьми, они явились совершенно неразгаданными для внуков. Сверх того, переживая века, дробясь по местностям, подвергаясь различным географическим и историческим влияниям, народ и не в состоянии был уберечь язык свой во всей неприкосновенности и полноте его начального богатства: старели и вымирали прежде употребительные выражения, отживали как грамматические формы, одни звуки заменялись другими родственными, старым словам придавалось новое значение. Вследствие таких вековых утрат языка, превращения звуков и подновления понятий, лежавших в словах, исходный смысл древних речений становился все темнее и загадочнее, и начинался неизбежный процесс мифических обольщений, которые тем крепче опутывали ум человека, что действовали на него неотразимыми убеждениями родного слова. Стоило только забыться, затеряться первоначальной связи понятий, чтобы метафорическое уподобление получило для народа все значение действительного факта и послужило поводом к созданию целого ряда баснословных сказаний. Светила небесные уже не только в переносном, поэтическом смысле именуются “очами неба”, но в самом деле представляются народному уму под этим живым образом, и отсюда возникают мифы о тысячеглазом, неусыпном ночном страже – Аргусе и одноглазом божестве солнца; извивистая молния является огненным змеем, быстролетные ветры наделяются крыльями, владыка летних гроз – огненными стрелами. Вначале народ еще удерживал сознание о тождестве созданных им поэтических образов с явлениями природы, но с течением времени это сознание более и более ослабевало и наконец совершенно терялось; мифические представления отделялись от своих стихийных основ и принимались как нечто особое, независимо от них существующее. Смотря на громоносную тучу, народ уже не усматривал в ней Перуновой колесницы, хотя и продолжал рассказывать о воздушных поездах бога-громовника и верил, что у него действительно есть чудесная колесница. Там, где для одного естественного явления существовали два, три и более названий, – каждое из этих имен давало обыкновенно повод к созданию особенного, отдельного мифического лица, и обо всех этих лицах повторялись совершенно тождественные истории; так, напр., у греков рядом с Фебом находим Гелиоса. Нередко случалось, что постоянные эпитеты, соединяемые с каким-нибудь словом, вместе с ним прилагались и к тому предмету, для которого означенное слово служило метафорой: солнце, будучи раз названо львом, получало и его когти, и гриву и удерживало эти особенности даже (7) тогда, когда позабывалось самое животненное уподобление. Под таким чарующим воздействием звуков языка слагались и религиозные, и нравственные убеждения человека. “Человек (сказал Бэкон) думает, что ум управляет его словами, но случается также, что слова имеют взаимное и возвратное влияние на наш разум. Слова, подобно татарскому луку, действуют обратно на самый мудрый разум, сильно путают и извращают мышление”. Высказывая эту мысль, знаменитый философ, конечно, не предчувствовал, какое блистательное оправдание найдет она в истории верований и культуры языческих народов. Если переложить простые, общепринятые нами выражения о различных проявлениях сил природы на язык глубочайшей древности, то мы увидим себя отовсюду окруженными мифами, исполненными ярких противоречий и несообразностей: одна и та же стихийная сила представлялась существом и бессмертным и умирающим, и в мужском и в женском поле, и супругом известной богини и ее сыном, и так далее, смотря по тому, с какой точки зрения посмотрел на нее человек и какие поэтические краски придал таинственной игре природы. Ничто так не мешает правильному объяснению мифов, как стремление систематизировать, желание подвести разнородные предания и поверья под отвлеченную философскую мерку, чем по преимуществу страдали прежние, ныне уже отжившие методы мифотолкования. Не имея прочных опор, руководясь только собственною, ничем не сдержанною догадкою, ученые, под влиянием присущей человеку потребности уловить в бессвязных и загадочных фактах сокровенный смысл и порядок, объясняли мифы – каждый по своему личному разумению; одна система сменяла другую, каждое новое философское учение рождало и новое толкование старинных сказаний, и все эти системы, все эти толкования так же быстро падали, как и возникали. Миф есть древнейшая поэзия, и как свободны и разнообразны могут быть поэтические воззрения народа на мир, так же свободны и разнообразны и создания его фантазии, живописующей жизнь природы в ее ежедневных и годичных превращениях. Живой дух поэзии нелегко поддается сухому формализму ума, желающему все строго разграничить, всему дать точное определение и согласить всевозможные противоречия; самые любопытные подробности преданий остались для него неразгаданными или объяснены с помощию таких хитрых отвлеченностей, которые нисколько не вяжутся с степенью умственного и нравственного развития младенческих народов. Новый метод мифотолкования потому именно и заслуживает доверия, что приступает к делу без наперед составленных выводов и всякое свое положение основывает на прямых свидетельствах языка: правильно понятые свидетельства эти стоят крепко, как правдивый и неопровержимый памятник старины.
...
Великий Русский исследователь русской старины А.Н.Афанасьев
http://polbu.ru/afanasiev_poeticnature/
"Имя А.Н. Афанасьева известно каждому Русскому человеку, ведь самая любимая и памятная книга нашего детства, много раз читаная и пересказанная, называется «А.Н. Афанасьев. Сказки».
Так уж получилось, что сегодня Александр Николаевич более известен, как «сказочник». И мало кто знает, что жизнь этого замечательного человека, наполненная упорным трудом, невзгодами и противостоянием, была поистине гражданским подвигом.
Яркий, творчески мыслящий учёный и общественный деятель А. Н. Афанасьев испытал на себе сопротивление учёных кругов, церкви и государства. И вовсе не безобидные детские сказки привели к тому, что выдающийся учёный был выгнан с государственной службы, лишён жалования и квартиры и через два года умер от туберкулёза в возрасте 45 лет, успев за год до смерти издать те самые «Русские детские сказки».
И. С. Тургенев в письме А. А. Фету так откликнулся на известие о кончине учёного:
«Недавно А. Н. Афанасьев умер буквально от голода, а его литературные заслуги будут помниться, когда наши с Вами, любезный друг, давно уже покроются мраком забвения».
Эти слова Тургенева относятся в первую очередь к основному труду А. Н. Афанасьева, который он готовил и собирал много лет – «Поэтические воззрения Славян на Природу».
Эта книга намного опередила своё время и на сегодняшний день является одним из основных пособий по обычаям и верованиям Древних Славян. Ни один человек не может считаться в полной мере культурным, образованным и знающим толк в Русской Традиции, если он не знаком с этим выдающимся произведением.
Александр Николаевич с огромной любовью, почтением и восхищением раскрыл перед потомками красочный, полный поэзии мир Древних Славян, он перекинул мостики между многими европейскими языками и свёл их к единому славянскому корню, с обстоятельностью учёного доказав культурную и языковую общность Славяно-Арийских народов.
Родился А. Н. Афанасьев в г. Богучары Воронежской губернии в семье уездного стряпчего. Учился в гимназии, потом по настоянию отца поступил на Юридический факультет Московского Университета.
Уже во время учёбы начал публиковать статьи, которые привлекли внимание учёных кругов. Молодому человеку прочили профессорское будущее, но… его первая публичная лекция содержала настолько передовые и самостоятельные взгляды на Русскую историю, что вызвала неудовольствие министра просвещения С. С. Уварова, и с университетской карьерой пришлось проститься.
В течение одного года он преподавал Русский язык и литературу в частном пансионе, а потом получил место в Московском Главном Архиве МИД. Служба в архиве позволила молодому, талантливому учёному вести самостоятельные исследования без оглядки на маститых учёных со своими «школами».
При этом Афанасьева, как и прежде привлекали острые вопросы общественных отношений в прошлом и настоящем. Его заметки печатались в «Современнике» и «Отечественных записках», но далеко не все статьи учёного и писателя могли увидеть свет.
А. Н. Афанасьев столкнулся с жёсткими цензурными ограничениями, которые касались не только исторических и общественных вопросов, но и филологических исследований в области славянской мифологии. Чуждый всяким устоявшимся взглядам, мыслящий остро и самостоятельно, Афанасьев изучал, собирал и сравнивал различные сведения о быте и верованиях Славян.
Постепенно он погрузился в этот удивительный мир, его богатый образный язык, стихийную мудрость, непосредственное восприятие окружающей действительности. Он смог увидеть и восстановить коренную связь Славяно-Арийских народов на основе языка, Веры и культурной традиции.
Результатом многолетней работы явилось самое полное собрание Русских народных сказок и исчерпывающий труд в области славянской мифологии – «Поэтические воззрения Славян на Природу». Оба направления деятельности учёного имели огромное значение. Собрание сказок давало ясное представление о народном творчестве, где простодушие соседствовало с лукавством, простота с мудростью, доброта с едкой насмешкой.
Сборник «Народные русские легенды», вышедший в 1860 г., включал в себя «сказки для взрослых», среди которых были 33 народных рассказа о жизни святых и Христа с точки зрения народа, и некоторые оценки были весьма нетрадиционны. За это сборник вскоре был запрещён по настоянию Святейшего Синода. Сказки с подобным содержанием, а также эротические сказки вошли в сборник «Заветные сказки», рукопись которого А. Н. Афанасьев тайно переправил в Европу.
В 1862 г. в квартире А. Н. Афанасьева был произведён обыск, хоть и никакого официального обвинения предъявлено не было, это послужило поводом для гонений неудобного церкви и властям учёного, что, в свою очередь, привело к увольнению Александра Николаевича со службы и явилось причиной его ранней и трагической кончины.
В советское время попытки издания «Мифологических воззрений Славян на Природу», также, встретили ряд препятствий. В сильно сокращённом варианте эта книга вышла в начале восьмидесятых годов после личного указания Ю. В. Андропова. Этот факт передаёт рассказ Юрия Михайловича Медведева – писателя, лауреата Пушкинской премии, Научного секретаря Национального Фонда Древнерусской Ведической Культуры «Сварогъ», который получил это самое разрешение на издание из уст самого Ю. В. Андропова: «Я учился в Литературном институте им. Горького в начале шестидесятых годов. Это было время политической «оттепели».
Стали возвращаться в Москву после лагерей известные люди, писатели. Мы, конечно, искали общения с ними – живыми свидетелями тех суровых времён. В одной литературной компании я познакомился со Светланой Есениной – племянницей Сергея Есенина. И она мне рассказала удивительную вещь – по её мнению без трёхтомника Александра Николаевича Афанасьева С. Есенин не состоялся бы как поэт.
Оказалось, что в грозные годы разрухи Есенин на мешок соли выменял трёхтомник А. Н. Афанасьева и досконально его изучил. Я подумал: «Что за Афанасьев?», и пошёл в Ленинскую библиотеку, где взял трёхтомник А. Н. Афанасьева «Поэтические воззрения Славян на Природу» 1864-1869 года издания. Прочитав его, я понял, что чувствовал Сергей Есенин, держа в руках эту бесценную книгу. Я стал задавать вопросы другим писателям воинствующего поколения: «Почему не переиздаётся А. Н. Афанасьев? В чём тут дело?» Оказалось, что в ту пору всё славянское было под очень жёстким запретом, так же как и русское. Не было даже членов Политбюро по России, были только кандидаты!
Пошёл я к своему наставнику – лучшему историку прошлого века Анатолию Филипповичу Смирнову. Ему был 81 год. Я сказал, что надо как-то постараться издать трёхтомник А. Н. Афанасьева.
Он сказал тогда: «Мой юный друг, существует в науке один непреложный закон – не предлагай того, что ещё не сделано. Напиши комментарии, напиши вступительную статью, а потом предлагай». Я спросил: «А вдруг не возьмут»? Он ответил: «Состаришься, возьмут. Сделай это себе в удовольствие». Несколько лет пришлось заниматься трёхтомником А. Н. Афанасьева, это был огромный труд. Я всё подготовил – это был уже 1977 год, и пошёл по издательствам.
И что вы думаете? Даже речи не могло идти о том, что «Поэтические воззрения Славян на Природу», а не калмыков, к примеру, могут быть изданы. Откровенно говоря, после примерно полутора лет хождения я приуныл. Хотя мне помогал в этом деле Саша Карелин, который был сыном помощника Свиридова Николая Васильевича – министра печати Российской Федерации.
Я был у Свиридова, но он мне отказал, хотя очень интеллигентно. Когда уже совсем опустил руки, Небеса помогли. Однажды в издательстве «Молодая Гвардия» меня попросили отредактировать очень сложную книжку, называлась она «Негромкий выстрел браунинга» – это было остросюжетное повествование о русской разведке времен Первой Мировой Войны.
Я понимал, что автор – человек с большими связями, так как такие сведения можно было добыть только в секретных архивах. Самого автора я не видел, он общался со мной только по телефону. Книга вышла огромным тиражом в детективной серии «Молодой Гвардии». И автор пригласил меня в ресторан отметить это событие, сказал, что восхищён моим талантом редактора и так далее. Его настоящее имя было Игорь Алексеевич, а печатался он под псевдонимом Егор Иванов. Он спросил, как меня отблагодарить.
Тогда я сказал, что подготовил трёхтомник А. Н. Афанасьева с комментариями и вступительной статьёй и попросил: «Помогите издать». Он сказал: «Передайте мне статью и комментарии, трёхтомник мне привезут». Проходит месяц, он мне говорит: «Юрий Михайлович, я удивлён – моих сил не хватает, чтобы преодолеть косность. Но я могу устроить вам 5-10 минутное свидание с моим начальником – Юрием Владимировичем Андроповым».
Я спросил: «С каким Андроповым?» Он ответил: «С тем самым Андроповым». Он оказался помощником Андропова по Политбюро! Андропов был тогда без пяти минут секретарь ЦК и самое могущественное лицо. Я ответил Игорю Алексеевичу, что готов поговорить с Андроповым.
И вот в зимним февральским вечером 1980 года за мной пришла чёрная машина и привезла меня к известному зданию КГБ на Лубянке, потом меня сопроводили на третий этаж. Справа был кабинет Андропова, а слева комната Игоря Алексеевича.
Игорь Алексеевич сказал мне: «Юрий Михайлович, договариваемся с самого начала – восемь минут это уже перебор. Лучше пять».
Я вошёл в обитый дубом кабинет и увидел на стенах множество оперативных карт. Вдали за большим столом сидел Юрий Владимирович Андропов. Седые волосы, огромные глаза за линзами по причине сильной дальнозоркости. Он был белее полотна, очень больной человек. Показал мне рукой, где можно присесть, не поздоровался. У меня прекрасное зрение и я разглядел на столе под лампой «объективку» на меня.
За время разговора он ни разу на меня не взглянул. Прошло более минуты, наконец, он спросил: «Что у вас?» Я выложил на стол всё, что заготовил про трёхтомник А. Н. Афанасьева. Прошла ещё минута или больше. Я сидел, поёживаясь. Ю. В. Андропов сказал, уткнувшись в бумаги: «Повторите название трёхтомника». Я произнёс: «Поэтические воззрения Славян на Природу».
Он вздохнул: «Славян на Природу? Вот если бы Чукчей или Мордвы – было бы легче». У меня «побежали мурашки» по телу от мысли, что я являюсь участником «Драмы Безумия».
Ю. В. Андропов говорит: «Видимо, целесообразно будет издать, сократив до одного тома».
И тут я закричал: «Вот это совершенно невозможно»! Он спросил совершенно спокойно: «Почему это не возможно»? «Потому что это также безнравственно, как сократить вдовое или вчетверо «Войну и Мир» Толстого», - ответил я. Ю. В. Андропов, не думая ни секунды, произнёс: «А американцы сократили, получилось очень даже неплохо». Во мне вновь стала подниматься волна возмущения. Игорь Алексеевич стал энергично подавать мне знаки, что пора заканчивать. Андропов, помолчав, сказал: «Вас известят. До свидания».
Пятясь задом, я вышел из кабинета. Прошёл день. В пол-десятого утра зазвонил мой телефон. Николай Васильевич Свиридов – министр печати Российской Федерации произнёс: «Юрий Михайлович есть разговор».
Я приехал к нему в старинный особняк у Никитских ворот. Министр встретил меня лично у раскрытых дверей. Стол накрыт – бутерброды, коньяк. «Ну, зачем же лезть с простыми вопросами на такие высоты, в эти «Гималаи»? Ну, неужели мы, русские люди не можем издать в одном томе «Поэтические воззрения Славян на Природу»?
Я пытался возразить, но он продолжал: «И ещё одно, Юрий Михайлович – название совершенно не подходит». Я возмутился. Но он сказал: «Ты вспомни названия глав и возьми одно для всей книги, самое ёмкое».
Я вспомнил: «Древо Жизни и Лесные Духи». Он говорит: «Какие Духи?! Древо Жизни – прекрасное название!»
Вот так в 1981 году в издательстве «Современник» вышла книга «А. Н. Афанасьев. Древо Жизни».
С тех пор она несколько раз переиздавалась. Получилось так, что я «наградил» А. Н. Афанасьева книгой, которой у него никогда не было. Но я надеюсь, он меня простит, потому что в ту жёсткую пору другого способа издать А. Н. Афанасьева, видимо, не было.
И я благодарен судьбе и Ю. В. Андропову за эту возможность»."
31 августа 2010
Автор: Антон Орлов
...
Опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований в связи с мифическими сказаниями других родственных народов
Печатается по изданию: Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу: Опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований в связи с мифическими сказаниями других родственных народов. В трех томах. – М.: Современный писатель, 1995.
Историк и фольклорист Александр Николаевич Афанасьев (1826 – 1871 гг.) весьма широко известен как издатель “Народных русских сказок”. Он был глубоким исследователем славянских преданий, верований и обычаев. Итогом его многолетнего исследовательского опыта явились “Поэтические воззрения славян на природу” – фундаментальный труд, посвященный историко-филологическому анализу языка и фольклора славян в связи с языком и фольклором других индоевропейских народов. Его труд до сих пор не превзойден в мировой науке о фольклоре. Ему значительно уступают известные у нас “Золотая ветвь” Дж. Фрэзера и “Первобытная культура” Э. Тэйлора.
Книга Афанасьева выявляет живые связи языка и преданий, более того, воскрешает основы русского мышления, что особенно важно сейчас, когда язык и мышление русского человека изуродованы газетными штампами, блатным жаргоном и сленгом всякого рода, замусорены иностранными словами.
К ней обращались разные поэты и писатели: А К. Толстой и Блок, Мельников-Печерский и Горький, Бунин и Есенин. Особенно последний.
Настоящее издание последовательно воспроизводит все три тома “Поэтических воззрений”, вышедших еще при жизни автора в 1865 – 1869 гг. Они переведены на новую орфографию с некоторым сохранением особенностей старого правописания, чтобы дать почувствовать вкус и аромат словесных оборотов ушедшей эпохи.
Богатый и, можно сказать, единственный источник разнообразных мифических представлений есть живое слово человеческое, с его метафорическими и созвучными выражениями. Чтобы показать, как необходимо и естественно создаются мифы (басни), надо обратиться к истории языка. Изучение языков в разные эпохи их развития, по уцелевшим литературным памятникам, привело филологов к тому справедливому заключению, что материальное совершенство языка, более или менее возделанного, находится в обратном отношении к его историческим судьбам: чем древнее изучаемая эпоха языка, тем богаче его материал и формы и благоустроеннее его организм; чем более станешь удаляться в эпохи позднейшие, тем заметнее становятся те потери и увечья, которые претерпевает речь человеческая в своем строении. Поэтому в жизни языка, относительно его организма, наука различает два различные периода: период его образования, постепенного сложения (развития форм) и период упадка и расчленения (превращений). Первый период бывает продолжителен; он задолго предшествует так называемой исторической жизни народа, и единственным памятником от этой глубочайшей старины остается слово, запечатлевающее в своих первозданных выражениях весь внутренний мир человека. Во второй период, следующий непосредственно за первым, прежняя стройность языка нарушается, обнаруживается постепенное падение его форм и замена их другими, звуки мешаются, перекрещиваются; этому времени по преимуществу соответствует забвение коренного значения слов. Оба периода оказывают весьма значительное влияние на создание баснословных представлений.
Всякий язык начинается с образования корней или тех основных звуков, в которых первобытный человек обозначал свои впечатления, производимые на него предметами и явлениями природы; такие корни, представляющие собою безразличное начало и для имени и для глагола, выражали не более, как признаки, качества, общие для многих предметов и потому удобно прилагаемые для обозначения каждого из них. Возникавшее понятие пластически обрисовывалось словом, как верным и метким эпитетом. Такое прямое, непосредственное отношение к звукам (5) языка и после долго живет в массе простого, необразованного населения. Еще до сих пор в наших областных наречиях и в памятниках устной народной словесности слышится та образность выражений, которая показывает, что слово для простолюдина не всегда есть только знак, указывающий на известное понятие, но что в то же время оно живописует самые характеристические оттенки предмета и яркие, картинные особенности явления. Приведем примеры: зыбун – неокреплый грунт земли на болоте, пробежь – проточная вода, леи (от глагола лить) – проливные дожди, сеногной – мелкий, но продолжительный дождь, листодер – осенний ветр, поползуха – мятель, которая стелется низко по земле, одран – тощая лошадь, лизун – коровий язык, куроцап – ястреб, каркун – ворон, холодянка – лягушка, полоз – змей, изъедуха – злобный человек, и проч.; особенно богаты подобными речениями народные загадки: мигай – глаз, сморкало, сопай и нюх – нос, лепетайло – язык, зевало и ядало – рот, грабилки и махалы – руки, понура – свинья, лепета – собака, живулечка – дитя и многие другие, в которых находим прямое, для всех очевидное указание на источник представления. Так как различные предметы и явления легко могут быть сходны некоторыми своими признаками и в этом отношении производят на чувства одинаковое впечатление, то естественно, что человек стал сближать их в своих представлениях и придавать им одно и то же название, или по крайней мере названия, производные от одного корня. С другой стороны каждый предмет и каждое явление, смотря по различию своих свойств и действий, могли вызвать и в самом деле вызывали в душе человеческой не одно, а многие и разнородные впечатления. Оттого, по разнообразию признаков, одному и тому же предмету или явлению придавалось по нескольку различных названий. Предмет обрисовывался с разных сторон и только во множестве синонимических выражений получал свое полное определение. Но должно заметить, что каждый из этих синонимов, обозначая известное качество одного предмета, в то же самое время мог служить и для обозначения подобного же качества многих других предметов и таким образом связывать их между собою. Здесь-то именно кроется тот богатый родник метафорических выражений, чувствительных к самым тонким оттенкам физических явлений, который поражает нас своею силою и обилием в языках древнейшего образования и который впоследствии, под влиянием дальнейшего, развития племен, постепенно иссякает. В обыкновенных санскритских словарях находится 5 названий для руки, 11 для света, 15 для облака, 20 для месяца, 26 для змеи, 35 для огня, 37 для солнца, и т. д.. В незапамятной древности значение корней было осязательно, присуще сознанию народа, который с звуками родного языка связывал не отвлеченные мысли, а те живые впечатления, какие производили на его чувства видимые предметы и явления. Теперь представим, какое смешение понятий, какая путаница представлений должны были произойти при забвении коренного значения слов; а такое забвение рано или поздно, но непременно постигает народ. То сочувственное созерцание природы, которое сопровождало человека в период создания языка, впоследствии, когда уже перестала чувствоваться потребность в новом творчестве, постепенно ослабевало. Более и более удаляясь от первоначальных впечатлений и стараясь удовлетворить вновь возникающим умственным потребностям, народ обнаруживает стремление обратить созданный им язык в твердо установившееся и послушное орудие для передачи собственных мыслей. А это ста(6)новится возможным только тогда, когда самый слух утрачивает свою излишнюю чуткость к произносимым звукам, когда силою долговременного употребления, силою привычки слово теряет наконец свой исконный живописующий характер и с высоты поэтического, картинного изображения нисходит на степень абстрактного наименования – делается ничем более, как фонетическим знаком для указания на известный предмет или явление, в его полном объеме, без исключительного отношения к тому или другому признаку. Забвение корня в сознании народном отнимает у всех образовавшихся от него слов – их естественную основу, лишает их почвы, а без этого память уже бессильна удержать все обилие словозначений; вместе с этим связь отдельных представлений, державшаяся на родстве корней, становится недоступною. Большая часть названий, данных народом под наитием художественного творчества, основывалась на весьма смелых метафорах. Но как скоро были порваны те исходные нити, к которым они были прикреплены изначала, метафоры эти потеряли свой поэтический смысл и стали приниматься за простые, непереносные выражения и в таком виде переходили от одного поколения к другому. Понятные для отцов, повторяемые по привычке детьми, они явились совершенно неразгаданными для внуков. Сверх того, переживая века, дробясь по местностям, подвергаясь различным географическим и историческим влияниям, народ и не в состоянии был уберечь язык свой во всей неприкосновенности и полноте его начального богатства: старели и вымирали прежде употребительные выражения, отживали как грамматические формы, одни звуки заменялись другими родственными, старым словам придавалось новое значение. Вследствие таких вековых утрат языка, превращения звуков и подновления понятий, лежавших в словах, исходный смысл древних речений становился все темнее и загадочнее, и начинался неизбежный процесс мифических обольщений, которые тем крепче опутывали ум человека, что действовали на него неотразимыми убеждениями родного слова. Стоило только забыться, затеряться первоначальной связи понятий, чтобы метафорическое уподобление получило для народа все значение действительного факта и послужило поводом к созданию целого ряда баснословных сказаний. Светила небесные уже не только в переносном, поэтическом смысле именуются “очами неба”, но в самом деле представляются народному уму под этим живым образом, и отсюда возникают мифы о тысячеглазом, неусыпном ночном страже – Аргусе и одноглазом божестве солнца; извивистая молния является огненным змеем, быстролетные ветры наделяются крыльями, владыка летних гроз – огненными стрелами. Вначале народ еще удерживал сознание о тождестве созданных им поэтических образов с явлениями природы, но с течением времени это сознание более и более ослабевало и наконец совершенно терялось; мифические представления отделялись от своих стихийных основ и принимались как нечто особое, независимо от них существующее. Смотря на громоносную тучу, народ уже не усматривал в ней Перуновой колесницы, хотя и продолжал рассказывать о воздушных поездах бога-громовника и верил, что у него действительно есть чудесная колесница. Там, где для одного естественного явления существовали два, три и более названий, – каждое из этих имен давало обыкновенно повод к созданию особенного, отдельного мифического лица, и обо всех этих лицах повторялись совершенно тождественные истории; так, напр., у греков рядом с Фебом находим Гелиоса. Нередко случалось, что постоянные эпитеты, соединяемые с каким-нибудь словом, вместе с ним прилагались и к тому предмету, для которого означенное слово служило метафорой: солнце, будучи раз названо львом, получало и его когти, и гриву и удерживало эти особенности даже (7) тогда, когда позабывалось самое животненное уподобление. Под таким чарующим воздействием звуков языка слагались и религиозные, и нравственные убеждения человека. “Человек (сказал Бэкон) думает, что ум управляет его словами, но случается также, что слова имеют взаимное и возвратное влияние на наш разум. Слова, подобно татарскому луку, действуют обратно на самый мудрый разум, сильно путают и извращают мышление”. Высказывая эту мысль, знаменитый философ, конечно, не предчувствовал, какое блистательное оправдание найдет она в истории верований и культуры языческих народов. Если переложить простые, общепринятые нами выражения о различных проявлениях сил природы на язык глубочайшей древности, то мы увидим себя отовсюду окруженными мифами, исполненными ярких противоречий и несообразностей: одна и та же стихийная сила представлялась существом и бессмертным и умирающим, и в мужском и в женском поле, и супругом известной богини и ее сыном, и так далее, смотря по тому, с какой точки зрения посмотрел на нее человек и какие поэтические краски придал таинственной игре природы. Ничто так не мешает правильному объяснению мифов, как стремление систематизировать, желание подвести разнородные предания и поверья под отвлеченную философскую мерку, чем по преимуществу страдали прежние, ныне уже отжившие методы мифотолкования. Не имея прочных опор, руководясь только собственною, ничем не сдержанною догадкою, ученые, под влиянием присущей человеку потребности уловить в бессвязных и загадочных фактах сокровенный смысл и порядок, объясняли мифы – каждый по своему личному разумению; одна система сменяла другую, каждое новое философское учение рождало и новое толкование старинных сказаний, и все эти системы, все эти толкования так же быстро падали, как и возникали. Миф есть древнейшая поэзия, и как свободны и разнообразны могут быть поэтические воззрения народа на мир, так же свободны и разнообразны и создания его фантазии, живописующей жизнь природы в ее ежедневных и годичных превращениях. Живой дух поэзии нелегко поддается сухому формализму ума, желающему все строго разграничить, всему дать точное определение и согласить всевозможные противоречия; самые любопытные подробности преданий остались для него неразгаданными или объяснены с помощию таких хитрых отвлеченностей, которые нисколько не вяжутся с степенью умственного и нравственного развития младенческих народов. Новый метод мифотолкования потому именно и заслуживает доверия, что приступает к делу без наперед составленных выводов и всякое свое положение основывает на прямых свидетельствах языка: правильно понятые свидетельства эти стоят крепко, как правдивый и неопровержимый памятник старины.
...